— Это я тебе сделал подарок, — вяло отвечал Афонькин.
— Афонькин, ты нахал! — вопила Лариса. — Тебя раздавил танк!
— Какой танк? — не понимал Афонькин.
— Обыкновенный. По городу проходила колонна танков. Один взял да и раздавил тебя.
Афонькин не верил. Ехал за город. На кладбище.
Всё оказывалось чистой правдой.
На скромном надгробии были выбиты слова:
”Горячо любимому Вадику от папы и мамы».
Вадиком звали Афонькина.
С эмалевого портретика испуганно глядел маленький мальчик в коротеньких штанишках на лямочках.
На могиле зеленела травка.
«Значит, я умер», — грустно думал Афонькин.
Его мысли приняли оттенок бренности:
“ Меня нет, а травка по–прежнему зеленеет…»
У входа на кладбище стоял междугородний телефон–автомат.
Афонькин набрал свой домашний номер…
— С вами говорит автоответчик!.. — металлическим голосом отчеканила жена.
— Таня! — закричал в трубку Афонькин. — Я умер! Таня!..
— Сегодня в нашем кинотеатре весёлая американская комедия…
— Таня! — рыдал в трубку Афонькин. — Меня переехал танк!..
— …в фильме заняты звёзды мирового…
— Таня, — шептал в трубку Афонькин. — Таня… Таня…
Связь прервалась.
Афонькину захотелось прижаться пылающим лицом к прохладному стеклу. И стоять так… минуту… другую… вечность…
Но все стёкла в телефонной будке были разбиты.
За кладбищем виднелся лес, блестела речка на солнце… Бабочка порхала с цветка на цветок…
«Мясник», — подумал Афонькин.
О любви
Подражание А. П. Чехову
Все вы, конечно, знаете, что великий русский писатель Владимир Набоков очень любил слово «аляповатый». Оно встречается в его романах и рассказах буквально на каждой странице. Майор же Пиздюков, напротив, имел хуй огромного размера и большую часть жизни прослужил в военном гарнизоне, неподалёку от посёлка Приблядово. Фамилия у Пиздюкова, как вы, наверное, уже успели заметить, была исконно русская. Но всё равно, каждый раз, засадив бутылку водки, Пиздюков распахивал окно и орал на всю часть:
— У меня, блядь, исконно русская фамилия! Нам, Пиздюковым, блядь, в своей стране стесняться нечего! Мы при Рюриковичах, блядь, жили и сейчас, блядь, живём! А кому это не нравится, те пускай, на хуй, в Америку уёбывают!»
Жизнь в военном гарнизоне известно какая. Свободного времени до ебени фени. Хочешь — хуй дрочи, хочешь — стихи сочиняй. Майор Пиздюков выбрал второе занятие. Он сочинял стихи. Да и как тут не стать поэтом, если кругом привольно раскинулась самая что ни на есть нутряная Россия. Леса, поля, реки, деревеньки с милыми сердцу названиями: Хуйда, Приблядово, Кандаёбшино…
Куда от всего этого денешься?.. Как говорится: от говна говно не ищут.
Надо отметить, что в части любили бравого майора. И не только за то, что он мог за раз выпить ведро водки и не блевануть, но ещё и за его талант полкового поэта. Две неизменные темы присутствовали в творчестве Пиздюкова. Бабы и Родина. Часто они так тесно переплетались, что даже самому Пиздюкову было непонятно: где бабы?.. где Родина?.. Хуй проссышь.
Но когда майор Пиздюков в парадном кителе выходил на сцену гарнизонного Дома офицеров и начинал читать свои стихи, все просто охуевали.
— Ну Пиздюков! — восторженно аплодировал зал. — Ну сука!
А в штабе полка работала некая Машенька, бледная девушка лет тридцати пяти. Вся такая воздушная, как попкорн. Впрочем, на хуй тоже умела неплохо посылать. И вот эта самая Машенька и майор Пиздюков сошлись на почве общей любви к поэзии Анны Ахматовой.
Кстати, у Пиздюкова имелась и законная жена — Раиса — тоже, естественно, Пиздюкова, а по первой, девичьей, фамилии (просто даже неудобно и произнести, до того неприлично звучит) — Волконская. Уж эта была блядь так блядь. Её весь гарнизон ебал, а ей всё мало. Она ещё в Приблядово ездила ебаться.
Вот как–то раз уехала Раиса в Приблядово поебаться. А майор Пиздюков возьми да и пригласи Машеньку в гости. А чтоб Ирка, тринадцатилетняя дочка, матери не настучала, Пиздюков ей в чай снотворного подсыпал. Да такую охеренную дозу, что и кобылу с ног свалит. Ирка выпила чаю, баранкой закусила и под стол упала. Захрапела там.
Привёл Пиздюков Машеньку к себе домой. Попиздели они как всегда об Анне Ахматовой и в кровать легли. А чужая пизда, как известно, потёмки. Оказалась Машенька целкой. Вот так сюрприз. Всю половую, можно сказать, жизнь в штабе полка проработать и — целка. Парадокс. Но майор Пиздюков виду не подаёт, знай себе хуем наяривает. Вовсю старается целяк порвать, чтоб свою офицерскую честь не уронить.
А ночь между тем уже к концу подходит.
— Я членею, — говорит наконец Пиздюков, весь в мыле. — Она у тебя что — бронированная?
— Да брось ты, дорогой, — отвечает Машенька. — Меня сам генерал Ебаков четыре раза девственности пытался лишить. И то не смог. А уж куда твоему хуёнку против его хуища. Давай я тебе лучше отсосу.
— И то верно, — обрадовался майор. — Во рту целки нет.
Отсосала Машенька у Пиздюкова. И заснули они довольные и счастливые.
Ночь между тем прошла. Светало, бля.
Пустая жена
Жил–был один Иван, не то чтоб совсем дурак, но какой–то чокнутый. Всё, бывало, на печи лежал да сказки про мертвецов почитывал. А жена его, Варя, как дело к ночи, собиралась и куда–то уходила. А возвращалась только под утро.
— Куда это ты ночью шастаешь? — не раз спрашивал у неё Иван.
— По своим женским делам, — отвечала Варя. И всё. Ни слова больше.
«Ну, — думает Иван, — точно Варька ведьма и ходит на кладбище мертвецов жрать. Дай–ка я за ней послежу».
И вот в одну из ночей отправился он вслед за женой. Смотрит — и правда, пришла Варя на кладбище, разрыла могилу и гроб достала. Тут Ивану захотелось спать, и он уснул. Проснулся — уже утро. Солнышко светит, птички чирикают, а жены Вари и в помине нет.
«Ладно, — думает Ваня, — в следующий раз не усну…» Снова наступила ночь; снова Иван пошёл за женой; снова за куст схоронился. А когда жена начала гроб из могилы вытаскивать, Ваня возьми да и усни… Наконец, в третью ночь заметил он, какую могилку жена всё время разрывает. Пришёл вечером с лопатой, тоже разрыл эту могилку, достал гроб и раскрыл его. А в гробу, вместо мертвеца, какой–то приборчик мудрёный лежит. С кнопочками, стрелочками, ручечками и прочими прибамбасами.
Тут–то Ваня и смекнул, что никакая его жена не ведьма, а самая настоящая шпионка. И по ночам не мертвецов жрёт, а передаёт за границу секретную информацию. Тем самым подрывая и без того подорванную обороноспособность нашей Родины.
Вернулся Иван домой да ка–а–к гаркнет на жену:
— На кого работаешь, сука?!
Та сразу в слёзы:
— Только не кричи, Ванюша. Всё как на духу расскажу.
А после взяла да и открутила себе голову от шеи, словно крышку от банки.
— Загляни, Ванечка, в меня, — говорит.
Встал Иван на табуретку и заглянул в жену. А внутри — ничего. Пусто.
Варя голову на место прикрутила. А Ваня всё никак опомниться не может.
— Кто ж ты такая? — спрашивает.
— Сама не знаю, — отвечает Варя. — Существо какое–то. Знаю только, что должна я на кладбище по ночам ходить и выполнять всё, что мне та штука в гробу скажет.
Крепко задумался Иван. Жалко ему Варю стало. Всё ж таки жена, хоть и пустая. И вот что он придумал. Пошли они вдвоём на кладбище, вырыли гроб с таинственным прибором, домой его принесли и на стол поставили.
Ваня и так и этак соображает — ничего понять не может. Взял он тогда топор, да и порубал мудрёную штукенцию на кусочки. И гроб тоже.
А рано поутру останавливается у Ваниной избы чёрный лимузин. И выходит их него мужик в очках и шляпе.
— Здравствуйте, — говорит. — Разрешите представиться, профессор Кислощеев из Академии наук.
— Ну, — отвечает ему на это Ваня.
— У вас жена есть? — интересуется профессор.
— Ну, — снова отвечает Ваня.
— Видите ли, в чем дело, — объясняет Кислощеев. — Мы в Академии наук работаем над созданием искусственного человека. Сейчас пробная модель проходит испытание в вашем селе.
— Ну, — в третий раз «нукает» Иван.
— Вот вам и «ну», — говорит Кислощеев. И добавляет: — Ваша жена Варвара и есть эта пробная модель. Под индексом — «ХУ‑12 П».
— Сам ты ХУ‑12 П, — отрезал Ваня. — Вали отсюда, козёл, пока я тебе рога не обломал.
Профессор Кислощеев поправил на затылке шляпу.
— Вот что, э-э… Иван, — говорит холодно. — Если вы сейчас же не приведёте сюда свою жену, у вас будут ба–а–льшие неприятности.
Ваня, ни слова не говоря, вернулся в избу и быстренько залез в Варю (благо, она растягивалась как резиновая). Ещё и подушку пуховую прихватил, чтоб живот выпучило.
